Интервью с Урсулой К. Ле Гуинн
Текст: Маргарита Меклина, Сан-Франциско
читать дальшеКорреспондент газеты ВЗГЛЯД Маргарита Меклина поговорила с Урсулой Ле Гуин накануне российской премьеры полнометражного мультфильма Хао Миядзаки «Сказания Земноморья».
– Пожалуйста, расскажите русским читателям о своей жизни: о быте, увлечениях, семье...
– Моя жизнь – это моя частная жизнь. Я не люблю изображать из себя знаменитость. Думаю, что я должна предоставлять на суд публики творения, а не что-то еще. Ну а в остальном моя жизнь скучна и тиха, и это именно то, что мне надо.
Я родилась в 1929 году в Калифорнии, в Беркли, и прожила большую часть жизни на Западном побережье США. Мой отец был профессором антропологии; три моих брата также стали профессорами, а я сама вышла замуж за профессора истории. Таким образом, вся моя жизнь была прожита рядом с университетом.
В колледже изучала французскую и итальянскую литературу и, получив Фулбрайта, отправилась во Францию. Я встретила своего будущего мужа на отправлявшемся во Францию корабле, наше бракосочетание состоялось в Париже.
У нас трое детей, четверо внуков, одна кошка и множество хороших друзей. Сейчас, постарев, мы больше не путешествуем. Мой муж разбил очень красивый садик.
Обычно мы читаем друг другу вслух перед обедом, а вечерами часто слушаем музыку или просматриваем какое-нибудь видео. У нас есть небольшой дом вблизи от пляжа в небольшом городке на тихоокеанском побережье, и раз в год мы отправляемся в южно-восточный Орегон, чтобы побыть на его пустынных удаленных от моря территориях.
Это удивительно завораживающие безлюдные земли.
– Сколько часов в день посвящается литературному творчеству?
– Я начала писать стихи, когда мне было семь или восемь лет, а рассказы чуть позже, и продолжаю это делать до сих пор. Я всегда относилась к своим писаниям как к работе всей моей жизни (если бы мне нужно было просто подзаработать деньжат, я могла бы преподавать французский язык).
Я провожу за писательским столом несколько часов ежедневно: пишу, перевожу или отвечаю на письма и электронную почту. Я вхожу в небольшую группу поэтов; мы встречаемся раз в месяц, чтобы читать и обсуждать наши стихи и решать, к какой теме мы должны обратиться в следующий раз и в какую форму ее облечь.
–Есть ли у вас писательские суеверия?
– У меня нет никаких суеверий, но если можно посчитать суеверием нижеследующее, то вот пожалуйста: когда я пишу роман, я всегда опасаюсь, что умру до того, как он будет закончен. Этого уже не произошло 21 раз, но когда-то, разумеется, случится наверняка, так что... Это суеверие, да?
– Из того, что вы написали, какие книги нравятся вам больше всего, какие кажутся самыми совершенными?
– Большинство писателей, если они не станут лукавить, скажут тебе, что их самая любимая книга – та, которую они пишут в настоящий момент. Или та, которую только собираются написать.
Поскольку я сейчас не пишу никакой книги и даже не знаю, что будет следующим литературным проектом, я лучше расскажу о той, которую только что завершила.
Она будет опубликована не раньше чем через два года. Сюжет был подарен мне римским поэтом Вергилием в эпической поэме «Энеида». Это история итальянской девушки, на которой женится Эней.
Нам всем известна несчастная королева Дидона, но о молодой Лавинии в поэме Вергилия сказано мало – всего лишь несколько слов. И мне стало интересно, каково было знать этой девушке, что ей суждено встретить великого героя и выйти за него замуж.
Зная латынь не так хорошо (на самом деле я изучала ее в процессе чтения стихов Вергилия), я не могла мечтать о том, чтобы перевести его, и на самом деле его практически невозможно переводить, ведь его стихи так похожи на музыку. Но я просто влюбилась в него и поэму, и написание книги стало своеобразным способом «перевести» что-то из любви и восхищения, что я испытывала, и облечь все это в некую форму, которая будет понятна другим.
Написание этой книги подразумевало не только размышления об Энеиде, войне и геройстве, но также раскапывание информации о той части Италии – к юго-западу от Рима, – где разворачивается действие. И еще мне нужно было узнать, как люди жили в том месте во времена медного века.
Несмотря на то что поэма описывает вымышленный период античного эпоса, у романа нет этой свободы – роман привязан к конкретному месту и времени и стилю жизни, географии, технологиям и культуре. Художественная литература обретает свободу, со всей аккуратностью следуя фактам. Поэтому мне нужно было перелопатить большое количество литературы о раннем периоде римской истории – хотя не так много о нем известно, – заняться изучением ранней римской религии и т. д.
Мне так понравились эти занятия, а также написание книги об Энее и Лавинии, что сейчас, когда книга закончена, я скучаю по ним!
– Что вы делаете, когда что-то вдруг не выходит и кажется скучным и несообразным? Как вам удается «поймать ритм», о котором писала Вирджиния Вульф и который вы часто упоминаете в ваших великолепных эссе (в том, которое я прочитала сегодня, вы использовали метафору «скакать на драконе»)?
– Не думаю, что могу ответить на вопрос о том, как «схватить ритм», – а в этом заключается сущность писательства, по мнению Вирджинии Вульф, – я вложила все свои мысли в посвященные этому вопросу эссе и не могу сказать лучше, чем уже там сказала.
Но вот кое-что, что может заинтересовать русских читателей, – влияние на меня русских новеллистов. Я начала зачитываться Толстым, Достоевским, Тургеневым, Чеховым, когда мне было тринадцать или четырнадцать, и они сразу же превратились в обожаемых мной мастеров.
Позже я открыла для себя Булгакова и Замятина, а также «Обломова», затем объявился «Доктор Живаго». Повзрослев, я перестала получать удовольствие от Достоевского, но все остальные продолжали идти по жизни со мной – Толстой как вершина художественной литературы, Тургенев в качестве близкого друга.
– У этих эссе широкий разброс тем. Они просто-напросто крадут у вас время, которое могло быть потрачено на написание научной фантастики, или они написаны в так называемые периоды ожидания? Или эссе – иной способ самореализации? Возможно, они написаны из-за страха, что художественная литература не может выразить всего, что вы хотите сказать?
– Я не очень люблю писать эссе, и вы правы: большинство моей нон-фикшн пишется, когда я прохлаждаюсь в ожидании рассказа или стиха. Они действительно доставляют некую удовлетворенность, но никогда – настоящее удовольствие, которое я незамедлительно получаю от рассказов или стихов.
– Как ваши эссе влияют на ваш писательский имидж?
– Вопрос насчет моего писательского имиджа интересен. Я могу ответить на него лишь неполно: поскольку большинство моих текстов публикуются с лейблами «научная фантастика» или «детская литература», конвенциональные литературные критики, книжные рецензенты и профессора литературы имеют тенденцию игнорировать их.
Все, что не относится к традиционной реалистичной литературе, называется ими жанровой литературой и игнорируется – и в действительности они продолжают оставаться неинформированными и невежественными в отношении всех этих литературных пространств. Это возмутительно.
На протяжении всей моей писательской карьеры реалистическая литература – в окружении множества других литератур – все больше и больше становится практически единственным способом написания фикшн. Защищая собственные труды и писательские труды всех тех, кого люблю и кем восхищаюсь, я неоднократно вынуждена была вступать в дебаты, протестуя против снобизма и предубеждения критиков и пытаясь объяснить профессуре, что они пропускают примерно 90% всего того, что происходит и происходило в художественной литературе в течение последних 50 лет.
Таким образом я защищала свой писательский имидж и свою «респектабельность». И в то же самое время я делала это для других серьезных писателей фантастики и детской литературы, атакуя невежественность всех тех, кто считает нас не стоящими упоминания.
– В интервью, процитированном в книге «Понимая Урсулу К. Ле Гуин», вы говорите о родительском влиянии на вашу жизнь: «Готовность выйти из своей собственной культуры, а также чувствительность к воздействию культуры на личность. Мой отец веровал в то, что на самом деле невозможно выйти из своей собственной культуры. Можно только пытаться. Мне кажется, что это ощущение иногда проявляется в моих текстах».
Можно ли сказать, что в ваших романах вы пытаетесь выйти из американской культуры?
– О да! А также из европейской культуры и даже из нашего представления о человеческой цивилизации. Зачем же тогда нам дано воображение, если мы не будем использовать его для того, чтобы представить себе иные, альтернативные пути существования?
– Ваш мир фантазии, мир научной фантастики чужд современной американской культуре?
– О да! Но, конечно, он также отражает наш современный мир и его комментирует. Это одно из излюбленных занятий научной фантастики.
– Как вы относитесь ко всем этим мирам в ваших романах – как антрополог, приближающийся к чужой культуре в качестве человека извне, который с уважением слушает, что местное население ему сообщает, но никогда не вливается в их сообщество, ибо, как только он присоединится к их общине, он потеряет свою объективность?.. Вы – часть этих сотворенных вами миров или предпочитаете оставаться независимым наблюдателем?
– Роман, написанный полнейшим аутсайдером, который отстраняется от участия в нем, был бы холодной и скучной книгой. В конце концов, роман описывает не только то, чем занимаются люди, но и то, что они при этом чувствуют.
Антрополог описывает людей, за которыми наблюдает, но он не обязан объяснять, что творится в их душах, – читатель должен догадаться о чувствах этих людей из описаний того, что они делают. Романист же не только описывает, но также входит в людей, которых он сотворил; он воплощается в героев своей книги; он должен передать читателю чувства и страсти героев.
– Есть что-либо в современной культуре, что вы ненавидите? И входят ли в ваши писания явления, которые вам неприятны?
– Возьмите мои тексты, и вы обнаружите, что я ненавижу ханжество, самодовольство, корыстолюбие и насилие. Без сомнения, в наше время они в изобилии!
– Вам пришлось собрать большой подготовительный материал для «Орсинии» и «Земноморья»?
– Нет, я придумала их, изобрела их. Они существуют в моей голове. Где бы я нашла подобный материал? Сначала я рисую карту с воображаемым местом, а затем отправляюсь в исследовательскую экспедицию, чтобы его изучить. Я исследователь, как Колумб или Магеллан.
– Вы досконально изучили примитивные общества и попытались применить то, что узнали о них, к творимым вами мирам?
– Нет, чтение антропологических исследований просто приносит мне удовольствие, и если я и добываю оттуда какие-то знания, то неосознанно.
– Джеймс В. Биттнер, у которого много работ о вашем творчестве, пишет о влиянии антрополога Малиновского на ваши идеи о магии... Что значит для вас это слово?
– Я очень благодарна Джеймсу Биттнеру за его интеллигентное и проницательное прочтение моих работ, однако он неправ о Малиновском: я не читала Малиновского, и поэтому он никак не мог на меня повлиять.
Магия в книгах о Земноморье – того типа, что описывал один из ранних исследователей данной темы Джеймс Фрейзер. Это описание охарактеризовывается как «наименовательная» магия. То есть «узнать имя» означает «получить власть над наименованной вещью».
– Я впервые услышала о вас в феминистском контексте... В Сан-Франциско есть профессорша, написавшая книгу «Политика, увещевание и прагматика: риторика феминистской утопической литературы», в которой она много говорит о вас и Дорис Лессинг. Мне встречалось множество литературоведческих статей о феминизме и даже экофеминизме в вашем творчестве, а также об анархизме. Можно ли сказать, что вы специально нашпиговали романы разнообразными феминистскими идеями, или это получилось естественно, без каких-либо специальных усилий?
– Когда я начала писать, в США еще не было никакого движения феминисток... Я начала писать задолго до феминистских исследований, задолго до того, как появилось слово «экофеминист». Я не пытаюсь нашпиговать свои книги идеями. У меня просто есть определенные идеи, и мои книги их выражают.
– Я прочла ваше эссе, в котором вы жонглируете цифрами, утверждая, что в США количество пишущих мужчин и женщин примерно одинаково, однако существует соотношение 7:1 в пользу мужчин, когда дело касается премий. В России все по-другому... К сожалению, она в этом смысле отстала – там, может быть, две или три писательницы приходится на семь писателей, потому что ни у кого нет особого желания печатать «женскую прозу», как они ее называют. Что бы вы сказали русским писательницам?
– Будьте смелыми и терпеливыми и поддерживайте друг друга. Пишите друг для друга, читайте книги друг друга! Я бы также сказала: не забывайте, что два самых знаменитых русских поэта XX века – женщины. У вас есть сестры и в вашей стране, и по всему миру – пишите для них, а не для трусливых мужчин-соотечественников, которые вас боятся.
– Каково ваше отношение к миру, жизненная философия? Мне попадалось столько разных высказываний о том, что повлияло на вас: Карл Юнг, например... Есть что-то юнгианское, позволю предположить, в Джордже Орре из «Резца небесного», чьи сны предсказывают и влияют на реальность... Также есть и даосистские влияния... Я прочла про книгу «Дао дэ цзин», которую вы одолжили у отца, когда вам было четырнадцать... Также не будем забывать об анархистских идеях в «Обделенных» («The Dispossessed» – я поразилась, узнав, что это название – аллюзия на название романа Достоевского «Бесы», или «Possessed» по-английски). Как все эти вещи сочетаются в одном человеке?
– Маргарита, это такой непомерный вопрос! Я просто скажу: я не юнгианка. Мои книги полнятся идеями даосизма, и я перевела «Дао дэ цзин» Лао-цзы, но я не даосистка.
Я написала анархистскую утопию под названием «Обделенные», но анархисткой я не являюсь. Мне не нравится, когда на меня наклеивают все эти лейблы, терпеть не могу, когда на меня лепятся этикетки со словами «она то, она се». На мне этикетки не держатся, они с меня сваливаются.
– Существует много сотворенных вами новых миров, а также миров, с которыми вам не пришлось ничего делать, поскольку они существовали изначально, например Кишамиш, дача вашей семьи в Напа-Валли. Я имею в виду тот мир, в котором осталось ваше детство, там вы до сих пор девятилетняя или десятилетняя девочка, которая пишет, растет, изучает окружающий мир, встречает людей из других культур... Где находится сейчас этот мир прошлого? Как можно получить к нему доступ снова и снова? Существует ли параллель между этим миром и мирами, сотворенными вами?
– Эти миры живут в моей памяти, и чуть подольше, чем остальные. А поскольку я смогла перенести их в мою прозу и там их возродить, они будут там жить, пока читатели читают мои книги.
Гераклит сказал: «Ты не можешь войти дважды в одну реку».
– А вот снова цитата из Биттнера. Он пишет: «Ле Гуин глубоко убеждена в мистической, внутренней силе определенных слов». Используете ли вы эти слова в своем творчестве? Использовали ли вы их когда-нибудь в обыденной жизни, возможно, чтобы достичь какой-нибудь цели?
– Я не знаю, что это за слова такие. Слова – это моя среда обитания, как краска или музыкальные звуки – среды обитания художника и композитора. Любые слова, если их используют правильно, обладают загадочной силой. Правильное использование слов – это тайна, искусство рассказчика и поэта.
– О вас написано множество статей с точки зрения экологической критики... Я лично никогда раньше не рассматривала ваше творчество под этим углом. Критики также указывают, что вы пишете о взаимных отношениях и что «то, к чему ты прикасаешься, прикасается и к тебе». С этой точки зрения нас действительно ожидает экологическая катастрофа: люди дотронулись и разрушили много чего. Эти литературоведы и критики правы? На самом ли деле вам важно сфокусировать внимание читателей на экологических проблемах, вставших перед нашим обществом?
– Да, я полагаю, что эта значительная тема, касающаяся того, что человеческие существа на протяжении многих лет сотворяют с нашим земным шаром и что они вытворяют по отношению друг к другу, проходит через все мое творчество.
Это не самая веселая тема.
На протяжении всей моей жизни катаклизмы – возможно катастрофическая война, а также перенаселенность планеты, излишек промышленных отходов и злоупотребление мировыми ресурсами – стоят на нашем пороге, а мы продолжаем все отрицать. Но все это на нас. И сейчас мы, и наши дети, и дети наших детей, и все последующие поколения как-то должны с этим жить. Я надеюсь, что у нас будет достаточно смелости, терпения, щедрости. Они нам точно понадобятся.